Эммелина - Страница 21

После обеда она вернулась к работе, слегка успокоенная. Тупая тяжесть во всем теле и боль, досаждавшая утром, исчезли, стоило ей выйти из чесальни. Но едва она снова встала к станку, возобновились и, мало того, с каждой минутой усиливались. Волна боли текла теперь от руки к спине, поднималась к затылку и потом, опускаясь, переходила в другую руку. Ноги все больше отекали, а ступни жгло так, словно она стояла на раскаленном кирпиче. Дома, когда приходилось ткать или прясть, она часто вставала и, чтобы разогнать усталость, ходила по комнате. Здесь такой возможности не было. Кроме того, ее мучил голод. Желудок, как младенец, отчаянно требовал еды. Прошло какое-то время, и стало казаться, что дома, в Файетте, она никогда не бывала такой голодной, какими бы скудными ни были трапезы. С тоской вспоминались хлеб и мясо, оброненные по дороге.

На станке стоял круглый счетчик, который показывал, сколько наткано. Коринне платят сдельно. Зная это, Эммелина вдвойне нервничала. Еще бы, ведь ее медлительность отразится на заработке напарницы. Однако такие мысли не помогали, а, наоборот, усугубляли неловкость движений. Глаза как бы заволокло туманом, в висках стучало. Казалось, она много дней не выходит из ткацкой. Пора, наверно, уже идти ужинать. На стене, против конторки мистера Магвайра, висели часы, но с ее места их было не видно. Когда Коринна сказала: «А теперь отдохни немного», она сразу пошла посмотреть, сколько времени, да так и ахнула. Еще не было трех! Она уставилась на часы сначала с недоверием, а потом с ужасом. Немыслимо было представить себе, что с начала работы в ткацкой прошло всего дна часа. Уж не обманывают ли ее глаза? Какой ужас! Ведь как бы она ни старалась, еще четыре часа ей просто не выдержать! Накатывало искушение сбежать и тем самым избавить себя от позора, неминуемого, когда всем станет ясно, что она не справляется.

– Первый день – самый трудный, – раздался за спиной теплый, вселяющий спокойствие голос, говоривший с таким же акцентом, как миссис Басс.

– Спасибо, – пробормотала она, заикаясь, – я знаю… я знаю… – Она обернулась и замолчала, не понимая, как закончить фразу.

– Вы очень хорошо работаете, Эммелина, – продолжал он. И вдруг добавил: – А как-нибудь иначе вас нельзя называть?

Она невольно улыбнулась: ведь только он и миссис Басс произносили ее имя как «Ымельина».

– Нет ли у вас сокращенного имени? – пояснил он.

– Отец зовет меня Эмми. Братья и сестры – тоже. А иногда – Эм. – Только Льюк называл ее Эм. Впервые за весь этот день она подумала о Льюке и об отце. Интересно, вспоминают ли они ее? Ждут ли весточки?

– Эмми – это гораздо лучше. Так вот, Эмми. Всем девушкам в первый день кажется, что здесь просто не выдержать. Лучший способ не поддаваться таким мыслям – выбросить их из головы. Делайте все, на что вы способны, и старайтесь больше ни о чем не думать.

Был ли это и вправду тот человек, о котором миссис Басс отзывалась так плохо? Конечно, Эммелина вернулась бы к станку и без этого их разговора (особого выбора у нее не было), но слова мистера Магвайра позволили ей снова встать на рабочее место с надеждой, что она справится и сумеет достойно перенести все муки первого дня.

Однако, по мере того как шло время, испытание становилось все тяжелее. Ступни отекли так сильно, что пальцы ног потеряли чувствительность; шею и плечи ломило, и, с трудом поднимая руку, она каждый раз думала, что больше уже не сумеет ее поднять. Шум стал привычным. Казалось, никакого грохота снаружи и нет. Грохочет в голове. А колотье в висках вызывает работа какой-то огромной машины, запущенной корпорацией «Саммер». Она с трудом видела сквозь пелену застывших в глазах слез. Внезапная резкая боль или грубое слово – и они потекли бы потоком.

Но со станком она уже справлялась в одиночку. Другие девушки болтали, несмотря на непривычный гул и стук, но Эммелина почти не слышала их разговоров. То и дело подходил мистер Магвайр, заглядывал через плечо, говорил, что для первого дня все идет превосходно. Сам он ни секунды не был без дела. Помогал то одной работнице, то другой, подавал им мотки, и при этом всегда еще говорил что-нибудь приятное. Нет, Эммелине было решительно не поверить, что он и в самом деле тот человек, которого, как говорит миссис Басс, надо очень и очень остерегаться.

Мистер Магвайр обошел помещение и зажег масляные лампы на стенах. Боль и усталость, завладев всем существом Эммелины, изгнали даже случайные мысли. Все, кроме станка, исчезло. Когда в семь раздались наконец удары колокола, она сразу даже не поняла, что это за звуки, замерла с нитью в руках (она как раз заряжала челнок) и так и стояла не двигаясь, пока Коринна не подошла показать, в каком положении надо оставить станок до утра. И тут колени у нее подогнулись; освобожденная от необходимости продолжать работу, она, казалось, уже не имела сил отойти от станка.

– Одной из новеньких явно не хочется уходить, – сказал чей-то насмешливый голос. – Ей так понравилось в ткацкой, что она в свой первый день собирается остаться подольше.

Несколько девушек рассмеялись, но одна заступилась за Эммелину и сказала:

– Не надо дразниться над ней и так лица нет, едва держится. Все эти голоса слышны были Эммелине, как сквозь слой ваты. Мейми прошла с двумя девушками, даже не посмотрев на нее. Коринна спросила, в каком пансионе она живет, и, выслушав ответ, сказала: «А я в номере 34, у миссис Джонсон. Так что – до завтра» – и заспешила догонять подруг.

Мистер Магвайр обходил ткацкую, проверяя каждый станок.

– В первый день утром всех девушек беспокоит, достаточно ли хороши они для фабрики, а вечером – так ли уж хороша фабрика для них, – сказал он.