Эммелина - Страница 47

– Мистер Магвайр! Мистер Магвайр, где вы?

– Здесь я, в комнате.

Но трудно было сказать, откуда именно донесся голос. Она медленно и осторожно дошла до конца коридора и, заглянув в последнюю дверь, увидела две высокие кровати, покрытую чем-то темным кушетку, книги на тумбочке. Он стоял, глядя в окно, и когда Эммелина подошла к двери, не оглянулся. Остановившись, она ждала на пороге.

– Можешь войти, – сказал он, не оборачиваясь.

Но ей что-то мешало. Если весь дом был полон духом семейства Стоунов, то эта комната принадлежала ему и миссис Магвайр. Кровати были такими высокими, что на них забирались с помощью стоявших в изножье табуреточек. Она снова почувствовала усталость и легкую дурноту. Восторг, вызванный кукольным домом, прошел. Ведь мистеру Магвайру почему-то не понравилось, что он доставил ей такое удовольствие. Больше всего ей хотелось прилечь и немножечко отдохнуть, но нельзя ведь ложиться на эти кровати. Прислонившись к косяку двери, она в изнеможении закрыла глаза, а когда снова открыла их, мистер Магвайр смотрел на нее.

– Почему ты стоишь там? Я ведь сказал тебе – входи.

Но она не могла ни шагнуть, ни даже кивнуть головой.

Он подошел, чтобы подать ей руку, но, поняв, что она не в силах и шевельнуться, быстро и крепко обхватил ее и перенес через порог. Войдя в комнату, он хотел подойти к одной из кроватей, но когда увидел, что она плачет, отнес на кушетку, укрыл сложенным кем-то в ногах черно-белым халатом, долго и нежно гладил по волосам, успокаивал ласками и потом только наконец овладел ею.

Когда она проснулась, солнце клонилось к закату, но в комнате было еще светло. Она лежала на боку, лицом к спящему Стивену Магвайру. Чувство усталости пропало, но было как-то не по себе. Она не очень понимала, что же произошло между ними, но все же догадывалась, что этого не должно было быть. Ведь он почти раздел ее. Помнилось ощущение неловкости, в какой-то момент было, кажется, больно, но все это не имело значения. Его поцелуи, ласковость рук, слова любви, которые он беспрерывно шептал ей, затмили все остальное. Конечно, было немножко страшно, но это чувство исчезло, когда ей стало понятно, как он доволен. И сейчас, вероятно, грызущее ощущение вины растает, конечно, если, проснувшись, он будет выглядеть счастливым.

Прошло еще сколько-то времени – и вот его глаза открылись.

– Здравствуй, милая деточка, – сказал он сонно.

– Я не деточка, – возразила она, чувствуя в то же время облегчение и радость: он не сердился.

– Верно, – ответил он. – Будь ты деточкой, не пришлось бы ломать голову, как доставить тебя домой. Мы подъехали бы к крыльцу пансиона, не заботясь, видят нас или нет. Потому что, если бы и увидели, судачить было бы не о чем.

– Еще очень рано. И почему, собственно, кто-то будет о чем-то судачить? – сказала она, уже понимая: нет, будет.

– Потому что чесать языки – это единственное, чем ваши девушки могут заниматься в свободное время. Сходят купить себе что-нибудь, возьмут книжку в библиотеке, а дальше что?

– Я их всех ненавижу! – выкрикнула она.

– Ну-ну, не надо так говорить, Эммелина. Это тебе не идет. А многие девушки славные. Даже почти что все. И тебе лучше бы проводить время с ними, а не со мной.

– Но ведь это они не хотят со мной водится, – сказала она с обидой. – Я им неинтересна. – Почему он ей не поверил? Она ведь и прежде об этом рассказывала. А впрочем, неважно. Теперь плохо лишь то, что он собирается ее к ним отправить.

– Я уверен, что ты не права. Но сейчас вряд ли стоит обсуждать это. Сейчас надо подумать, как доставить тебя обратно, живую-здоровую и никем не замеченную.

– Еще светло, – сказала она.

– Да, любимая, – подтвердил он, и, услышав эти слова, она вся затрепетала от радости. – Еще светло, и пока будет светло, ты никуда не поедешь (она с удовольствием вытянулась на кушетке), но как только стемнеет… Кстати, как ты себя чувствуешь?

– Неплохо. – У нее было ощущение, словно впервые после отъезда из дома она спокойно и крепко выспалась. Но говорить ему об этом не хотелось. Вдруг он тогда велит встать и пешком идти в пансион?

– Ты в этом уверена? – Голос был виноватый, встревоженный.

Она в ответ улыбнулась.

– Эммелина, ты понимаешь, что миссис Магвайр вернется в конце недели и мы не сможем встречаться так, как сегодня?

– А, значит, завтра мы встретимся?

– Это невероятно… О Господи… Да, конечно, наверно, мы сможем… Хотя все-таки нет. Нет. Слушай меня, Эммелина. Ты не должна так вести себя. Это кончится плохо. Нельзя отсутствовать в пансионе каждый вечер. Тебя накажут. С позором уволят из Корпорации. Если ты не способна думать сейчас о себе, так вспомни о своей маме.

Но мама была чересчур далеко. А думать она могла только о нем.

– Тогда во вторник? – Ей даже в голову не приходило, что умолять его унизительно или стыдно, хотя в разговоре с девушками она стеснялась даже и намекнуть на свое одиночество.

– Возможно, – ответил он, но, увидев ее глаза, добавил: – Да, вероятно. Если все будет в порядке и не возникнет никаких подозрений. Если тебе удастся избежать расспросов и не выдать себя в ткацкой. – Наклонившись, он нежно поцеловал ее. – Ты разве не понимаешь, что я все время хочу быть с тобой, прелесть моя? Что, будь моя воля, я поселил бы тебя у себя на неделю? на месяц? навсегда?

Конечно, слушая такие слова, она обо всем забывала. И разве имело значение, что на самом деле он отсылал ее в пансион? У него была жизнь, которую страшно нарушить, а у нее, кроме свиданий с ним, не было здесь ничего, что, хоть с оговорками, можно назвать этим словом. У нее не было даже уверенности, что в Лоуэлле живет настоящая Эммелина Мошер. Вот если с миссис Магвайр случится несчастье (не дай Бог, конечно, и она будет молиться, чтобы такого не произошло) и мистер Магвайр, свободный, сможет приехать в Файетт и познакомиться с ее семьей, она опять превратится в себя настоящую. А сейчас, даже рядом с ним, она все-таки чувствует себя какой-то другой Эммелиной.