Эммелина - Страница 102

102

Очнувшись, она огляделась в недоумении. Почему-то лежала она совсем не там, где должна была быть. Несколько добрых ярдов отделяли ее от ограды, а ведь она собиралась прислонить к ней котомку и использовать как изголовье. Теперь, глядя на отделявшее ее от стены расстояние, она видела, что подняться и одолеть его ей так же трудно, как пройти несколько миль. Все тело ныло от боли, израненные босые ноги кровоточили. Весь путь от Файетта она проделала босиком, ведь нельзя было даже подумать надеть башмак на больную, отекшую ногу. Дотянувшись до лежащей неподалеку сумки, она решила вынуть и подложить под голову шаль, но прежде чем пальцы смогли развязать кожаные тесемки, тяжелые веки сомкнулись и она провалилась в сон.

Солнце меж тем неспешно шло своим путем. После полудня его ненадолго заволокло облаками; похолодало, но крепко спавшая Эммелина ничего не почувствовала. Немного погодя облака ушли и воздух снова прогрелся. Потом солнце стало клониться к закату.

Она была в лесу, похожем на тот, в котором заснула, только вокруг росли не березы и пихты, а сосны. Кто-то был рядом с ней, но кто именно – не разглядеть. Вместе им нужно было что-то сделать, что-то важное, но и приятное. Они были возле какого-то водоема, похожего на пруд, но довольно узкого и с быстрым течением. Странные вещи плыли по воде, вернее, вещи обычные, но непонятно, как и зачем попавшие в воду. Кровать, корзинка, карта, часы. Мужчина, бывший с ней (отец? а может быть, Льюк?), пытался с помощью длинной палки выудить для нее что-нибудь. Но каждый раз, когда это почти удавалось, ему приходилось почему-то перемещаться дальше по берегу. Куры кудахтали. Пора было кормить их. Гарриет, в материнском платье, кричала: «Почему ты не дашь им корму?!» – а потом, схватив в руки одну из куриц, показала, что та уже сдохла от голода.

Тушка была отвратительной, твердой. Эммелина не понимала, что надо с ней делать, и, раздраженная этой ее нерешительностью, Гарриет швырнула курицу ей в лицо. Мамина качалка была пуста, и, увидев это, Эммелина расплакалась. Мужчина взял ее на руки, словно она была ребенком, и перенес в какое-то другое место, где она сразу перестала плакать. Но она в самом деле была ребенком. И ей было холодно. Он укрыл ее, укутав так, чтобы она не видела его лица, и тогда она начала задыхаться и снова заплакала. Кто-то запел. Но это был не материнский, да и вообще не человеческий голос. Какой-то призрачный звук. Словно ветер воет через губную гармонику. А она вдруг оказалась лежащей на кровати, и сбоку, уютно свернувшись калачиком, к ней прижался младенец. Простыни на постели были удивительно тонкие, может перкалевые, как в доме Магвайров. Наволочки вышиты. А в ногах сложено мягкое одеяло, но в нем нет надобности, так как ей очень тепло, хоть она и лежит нагая. Длинные волосы перекинуты через плечо и закрывают младенца. Она дотронулась до родничка на макушке, поцеловала пушистые волосики, впадинку на затылке – она оказалась невероятно, непередаваемо мягкой. Осторожно повернув младенца, чтобы взглянуть на него, она увидела лицо Мэтью. Слезы опять потекли у нее из глаз. И на этот раз их уже было не остановить.

Так в слезах она и проснулась. Осмотрелась, но еще прежде, чем вспомнила, где она, подняла с земли сумку и начала пробираться к дороге. В голове все смешалось. Сон по-прежнему воспринимался реальностью, окружающий мир был затуманен. Уверенно, словно приняв решение, она выбралась на дорогу и пошла в сторону Файетта. Когда кто-нибудь предлагал подвезти, соглашалась. Последнюю милю дороги прошла пешком, обогнула пруд и поздно вечером была дома.

Наутро она взялась за огород. Копала у южной стены. Куры, хотя и долго были не кормлены, уцелели, кудахтали наперебой и в кутерьме разбили несколько яиц. Как хорошо, что Мэтью устроил этот курятник. Теперь у нее было три петуха, двадцать несушек и дюжина с чем-то цыплят. Подцепив кусок дерна, Эммелина старательно стряхивала с лопаты как можно больше земли, а корку бросала в кучу помета, сложенного за курятником, чтобы употребить для унавоживания почвы в будущем году. Сейчас придется обойтись без удобрения, но, может быть, это не страшно, ведь земля здесь еще нетронутая. Она как раз думала, что вряд ли Эндрю откажет ей в семенах, – ведь это единственное, о чем она просит, – как вдруг увидела пастора Эйвери, верхом подъехавшего к дому.

Он еще не заметил ее. Спешившись, осмотрелся, словно решая, к какому дереву привязать лошадь, чтобы потом без задержек убраться восвояси. После некоторых колебаний остановил выбор на купе берез и обвязал поводья вокруг одного из стволов. Прислонив лопату к стене, Эммелина подолом отерла лицо. Он все еще не замечал, что она рядом, и это давало возможность понаблюдать за ним. Ей стало легче, когда она поняла, что он нервничает. Это напомнило о том, что, в конце концов, он, хоть и пастор, все же не высшее существо, а обыкновенный смертный.

– Доброе утро, преподобный Эйвери, – сказала она.

Он, вздрогнув, поднял глаза:

– Доброе утро, эх-хе… сестра Мошер.

– Значит, мой брак аннулирован?

– Да, – сказал он. – Да. Естественно.

Ее рука сама собой потянулась к вороту платья. Под ним на ленточке висело обручальное кольцо.

– Да, – повторила она. – Да. Естественно.

Они помолчали. Он смотрел себе под ноги и так крепко сжимал в руках Библию, что ей вспомнилась тринадцатилетняя Эммелина, перед отъездом в Лоуэлл сжимавшая в кулаке кусочек слюды.

– Проходите, пожалуйста, – проговорила она.

– Нет, – поспешно ответил пастор. – Нет, я не буду входить. Спасибо.

Она ждала его слов, и наконец он заговорил:

102